Председатель Епархиального отдела по тюремному служению, настоятель церкви в честь праведного Лазаря четверодневного г. Твери, протоиерей Михаил Беляев рассказал о тюремном служении, патриотизме и воспитании детей.
- Расскажите о себе. Откуда Вы, родились ли в Твери?
– Я уроженец Тверской области. Как на Руси говорят, где родился, там и пригодился. Вырос я и родился в тверской деревне Курово, Андреапольский район, от Твери это прядка трехсот километров. 1971-й – год моего рождения, как раз такое матерое застойное время Советского Союза, когда было надежно и в то же время не богато. Но люди жили спокойно, и все были счастливы.
Воспитывала нас не только семья, но и деревня, потому что мы ребятишками бегали по всему селу – и в лес, и на реку, и, конечно же, если мы делали что-то неправильно, то односельчане обязательно докладывали родителям. Поэтому то, что все будет известно родителям, удерживало нас от многих неправильных поступков. Но, тем не менее, сейчас вспоминая свое детство, я понимаю, что Господь берег, и в душе было чувство, что ты не один.
Церкви в селе не было, ближайшая была в 60 километрах. По моим детским воспоминаниям, меня никогда в церковь не водили. Хотя бабушка у меня по линии отца была верующим человеком. Она дома молилась, все остальные родственники были не верующими. Отец работал водителем, мама работала и на пекарне, и на известковом заводе, потом одно время – во вневедомственной охране. Оканчивал я обычную среднюю школу – №2 города Андреаполя, которая славилась своими учителями. Я думаю, все школы в советское время были весьма порядочными. Нас там воспитывали в духе патриотизма. Это на самом деле сейчас вспоминаешь с большой благодарностью к нашему руководству – и школьному, и районному. У нас устраивались школьные «Зарницы», мы ночевали в палатках.
– И таким образом, в турпоходах, воспитывался патриотизм?
– Да, были и выезды на природу, и уроки в школе. Нас учили обращаться с оружием, готовили к армии. Мы знали, что такое граната, как она может взорваться, знали, что такое мина. Нам все это объясняли. Мы преодолевали полосу препятствий. Мальчишек, девчонок – всех готовили.
И очень хорошо помню, что при школе были классы трудового обучения, где нам давали азы «жестянки». То есть были деревообрабатывающие, токарные станки, был класс автодела, где мы изучали автомобили. Девчонок учили пользоваться сельскохозяйственными приспособлениями, доить коров. Они выезжали на практику даже – доили коров. Класса с шестого у нас уборка картофеля практиковалась. Там мы зарабатывали самое большое по 60 по 80 рублей – за период уборки урожая. Эти деньги нам позволяли купить радиоприемник, еще что-нибудь. Это были наши деньги, которые мы честным трудом зарабатывали в поте лица.
– А как вся эта школьная жизнь повлияла на Вас, что Вы стали священником?
– Я здесь вспомню слова апостола Павла, который говорил о себе: «Но благодатию Божиею есмь то, что есмь» (1 Кор. 15:10), то есть я являюсь тем, кем я являюсь не сам по себе, а благодатию Бога. Бог призвал меня на эту службу, причем призвал конкретно, подарив мне уроки благодати, подарив мне любовь к Священному Писанию, подарив любовь к службе.
В 1988 году я поступил учиться в Тверской политехнический университет.
Мне было 20 лет, когда мой путь начинался в церкви, именно как священнослужителя. У меня в семье не было священников, я не знал, что меня ждет, мне было только сказано, что мне придется оставить светское свое направление, где учился, – мне все это будет не нужно. Но нужно будет жениться – вот такие ответственные шаги в жизни принять и заниматься уже службой церковной. Вот это было для меня, конечно, в новинку и потому тревожно.
Мы поехали в Троице-Сергиеву Лавру, меня тот настоятель, у которого я окормлялся в городе, повез к архимандриту Кириллу Павлову – он был духовником братии в Лавре. Сейчас он уже почил в Бозе. Тогда отец Кирилл с теплом нас принял, это было в декабре месяце 91-го года. И я спросил у него, можно ли мне пойти по выбранной дороге. И батюшка дал добро и спросил: ты будешь жениться, или целибатом будешь? И когда он узнал, что я намерен жениться, он сказал – только сам ни с кем не знакомься. Так и благословил.
У меня не было невесты на тот момент, но городской мой духовник познакомил меня с моей будущей женой. И мы поехали с ней к отцу Кириллу. Он принял нас и только спросил – верующая ли она и смиренная ли. Я говорю, что верующая – в храм-то она ходила, а смиренна ли – ну вот вроде по тому общению, которое у нас было, смиренная.
Слава Богу, мы уже прожили с ней 28 лет. У нас в этом браке родилось 12 детей. Брак был создан по вере, по вере мы так с ней и жили.
– Отец Михаил, почему Вы пошли в тюрьму?
– Дело в том, что в 2016 году была введена новая должность при территориальных органах Федеральной службы исполнения наказания России – помощника начальника территориальных органов ФСИН по организации работы с верующими. Это произошло по настоянию Святейшего Патриарха Кирилла.
В нашу компетенцию входит помощь всем гражданам, любого вероисповедания – они могут воспользоваться своим конституционным правом, которое закрепляет статья 28. Это право свободы совести и вероисповедания. То есть, если, например, человек мусульманин, и он хочет, чтобы к нему пришел мулла, я обязан помочь, чтобы мулла пришел к этому мусульманину, разъяснил ему основы своей веры, чтобы духовно они тоже окормлялись, чтобы не были брошены, не развивалась идеология экстремизма. В нашу должность входят и такие обязанности.
– Вы общаетесь только по просьбе самого заключенного?
– Да. Что касается меня, то в далеком 1993 году, когда я был еще молодым священником, мне в епархии вручили письмо из СИЗО №1 города Твери и сказали: тебе надо по этому письму пойти и разобраться. В этом письме человек жаловался во все инстанции и просил, чтобы к нему пришел священник. Этого человека звали Симон. Он был еврей-полукровка – мама русская, папа – еврей, но он был христианин. Его арестовали – там были экономические какие-то дела, я не вникал. Но самое главное, что он решил исповедоваться, причаститься и благодаря его письму, я, по благословению владыки, впервые пошел в СИЗО.
Почему я так хорошо все помню: у меня благодарственные письма остались в семейном архиве от этого человека и письмо из епархиального управления, датированное декабрем месяцем 1993 года. Так вот, после нескольких посещений этого СИЗО ко мне подошел замполит и говорит: «Батюшка, а не могли бы Вы к нам ходить почаще? Мы условия Вам предоставим, Вы будете заниматься».
– То есть в тюрьме сами попросили о священнике?
– Знаете, шел некий духовный эксперимент – в российских тюрьмах мы были первыми ласточками. А я был молодой и полный энергии и согласился. Но тогда все это было скорее волонтерское, ходил в свободное время – я нес послушание в кафедральном соборе и занятость там была настолько велика, что у меня оставались небольшие часы между службами, либо в свои выходные дни. Но, тем не менее, работа началась, мы стали крестить.
Первые мои ощущения? Ну, во-первых, я увидел камеры, услышал запах вот этих коридоров. Когда капустные щи варят часто, иногда их проливают в коридоре на деревянном полу, все это остается... Были старые камеры, был 93-й год. Сейчас это все по-другому, конечно. Наш СИЗО – один из лучших в Центральном регионе России. Почти 30 лет прошло с моего первого прихода.
– Как менялась жизнь заключенных после ваших посещений?
– Я это не мог заметить, я только услышал спустя семь-восемь лет отзывы начальника СИЗО. Он сказал, что, как священнослужитель стал посещать наше учреждение, нарушения в СИЗО среди спецконтингента снизились на 60%.
– А что за нарушения там происходят? Ведь все под присмотром?
– Есть требования режима, и когда их не выполняют, это и есть нарушение. Грубо говоря, это расписание дня: подъем, зарядка, завтрак, прогулка. Но есть еще запрещенные предметы, неподчинение администрации, противление всему.
– Грубость опять же.
– Ну, грубость это самое невинное, безобидное... Я только одно ощущал, что моя служба снимает социальную напряженность там, внутри тюрьмы. Я понимал, что уже только ради этого я туда иду. Чтобы немножко облегчить участь тех людей, которые сидят в этих камерах, в которых спать-то приходилось два часа по очереди. Настолько тюрьма была переполнена. Настолько был высок всплеск преступности в 90-ых годах.
Причем в советское время законодательная база была, скажем, жесткая и за мелкое воровство арестовывали – сейчас этого уже нет. Сейчас, если брать статистику, наверное, процентов на пятьдесят снизилось содержание в наших тюрьмах людей. Закон смягчился в адрес человека, в адрес детской преступности. И законодательство сейчас идет навстречу тем, кто отбывает наказание, они могут выйти раньше – условно-досрочно. Многое зависит от самого человека, и это сейчас ярко видно. Доля, конечно, большая работы Церкви внутри тюрьмы.
За последние четыре года мы организовали регулярные богослужения в СИЗО – один-два раза в неделю, а это ни много ни мало – восемь служб в месяц. Поскольку в СИЗО покамерное содержание, они не могут быть все вместе на службе, а приходят по очереди. То есть у тех, кто хотел, была реальная возможность исповедоваться и причаститься раз в два месяца. Далее, мы сумели организовать беседы по закону Божию – раз в неделю священник к ним ходит, занимается. Кроме того, мы предоставляли возможность повенчаться тем супружеским парам, браки которых были заключены ранее, но они просто не смогли повенчаться до попадания в места лишения свободы.
– Часто приходится венчать в тюрьме?
– На моей практике пар, может быть, восемь я обвенчал в тюрьме. Мы относимся к этому очень скрупулезно. Статистика вещь упрямая, она говорит, что 95% браков, заключенных в пенитенциарной системе, распадаются. Такая картина обусловлена определенными особенностями тюремной жизни. Тем не менее, часть браков весьма устойчивы, особенно те, которые были завязаны до попадания в тюрьму.
– Где проходят службы в тюрьме?
– В 93-м году нам выделяли комнатки для воспитательной работы, отдельную камеру, которую мы переоборудовали под церковь. Сейчас практически в каждом нашем учреждении есть отдельно стоящая церковь. Чаще деревянная, но это именно церковь с алтарем, освященным престолом, иконостасом – все, как положено. Есть и два каменных храма у нас – один в исправительной колонии №10, второй уже под крышей стоит и достраивается в колонии №1. Сейчас законсервировали кровлю, здание будем доделывать. Пока там в домовой церкви служим.
У нас в Бежецке в колонии имеется Дом трудолюбия. Там заключенные режут по дереву, пишут иконы, картины тоже пишут. Они освоили много церковных ремесел, и у них это весьма успешно получается. Традиция уже распространяется из поколения в поколение, есть чему поучиться у них. Они выиграли второе место в конкурсе «Явление». Это всероссийский конкурс среди заключенных, он проходит каждый год, и бежецкие ребята участвовали в нем с иконографией. Они написали работу, которая заняла второе место. Получили приз – Евангелие на престол. Я привез им из Москвы – на Рождественских чтениях вручили, привез им еще грамоту.
– Что касается именно духовной работы в тюрьме – зачем к Вам приходят люди?
– Я увидел такую уникальную вещь, что, находясь в тюрьме, человек близок к монашескому житию. Они же там живут без семьи и в общежитии, как в монастырях. И они очень легко понимают духовные книги – и «Добротолюбие», и «Лествицу». Когда им начинаешь говорить от отцов Церкви, им это очень понятно. Как ни странно, да. Но вы знаете, и молитва у них там совершенно иного качества. Об этом даже говорили наши новомученики и исповедники российские. Многие свидетельствовали о том, что находясь в лагерях, в изгнании, в тюрьмах, молитва была к Богу такая чистая, искренняя и большой силы духовной. И когда, говорят, они освободились и молились в храмах дома, она не была такой, как была там. Это они чувствовали, ощущали.
– А откуда взялся хор в колонии?
– Это уже была моя изюминка, которую я привнес – хоровая деятельность, потому что, придя туда, я увидел, если священнику создать там хор, то никто из певчих и не нужен, приди да служи с ними. Они службу тебе сами споют. Я решил с ними заниматься хоровой деятельностью. Пилотный проект был в колонии №1. Привел туда регента нашего, взял разрешение, потому что они по режиму проверяют, если человек нормальный, чистый, он спокойно занимается. Раз в неделю – нотной грамотой, ставят голоса, и где-то через полгода у ребят неплохо получается. Когда митрополит приехал служить туда, он даже заплакал от умиления. Он говорит игумену Иову (Тараканову), который занимался с ребятами: «Отец Иов, ты научил их. Они запели!» Потому что в первый раз, когда я услышал, как они поют, мне стало грустно - я подумал, что не выдержу – такие голоса, так давят. А сейчас они научились пользоваться своими голосами. И вот такие хоровые классы у нас есть во Ржеве, в первой колонии, в Бежецке.
– С какими стереотипами о тюрьмах Вы сталкиваетесь?
– Еще с советского времени сложилось мнение, что тюрьма – это проказа духовная, что-то такое темное и заразное, что если человек вышел из тюрьмы, с ним лучше никаких дел не иметь. Европейский взгляд на эти вещи другой. В царской России тоже к тюрьмам относились по-другому. А Петр I говорил так: «Тюрьма ремесло окаянное, и для сего ремесла потребны люди веселые и твердые духом». Я, наверное, с этим соглашусь. Ведь, чтобы не заунывать, когда приходится охранять людей, чтобы не деформироваться под уголовную ментальность, нужно быть твердым духом.
– Отец Михаил, у Вас двенадцать детей. Как они относятся к тому, что их папа работает в тюрьме?
– Старшим, конечно, поначалу было интересно. Дело в том, что когда они стали совершеннолетними, я стал их брать с собой на Пасхальный крестный ход в СИЗО. В этом году из-за пандемии его отменили, а так – ежегодно, больше 20 лет, день Святой Пасхи мы проводили в СИЗО. Вот идем два часа по всем камерам, вместе с хором поем, дарим яички с приветствием «Христос Воскресе!», дарим крестики нательные, кому нужны. И брал детей с собой, чтобы они смотрели, как за какие-то правонарушения, за противоречия с законом, где может оказаться человек.
С одной стороны прививка, с другой - добродетель. Учиться помогать людям, чтобы они тоже не забывали, что надо делать добро, тем более в такие дни, в Пасху. Надо Божии дела делать.
Потом, у детей часто неправильное представление о жизни, которая находится далеко, не с ними рядом. В частности, даже о тюремной жизни. Те же фильмы, которые показывают, они же все искажают, правду они не отражают. Реальная правда – это Крест, это терпение, это повседневные будни – серые, скучные.
– Отец Михаил, Вы считаете себя оптимистом?
– Думаю, что да. Оптимизм мне дает Христос. Мне нравятся слова старца Паисия Святогорца. Он говорил так: «Я бы, наверное, сошел с ума от несправедливости этого мира, если бы не знал, что последнее слово за Христом».
Поэтому я знаю, что последнее слово за Господом, и Он все это дело разрешит так, как ему надо, и поэтому я спокоен.
Полную версию интервью слушайте в эфире радио ВЕРА-Верхневолжье, программа
«Светлые люди Верхневолжья».
